«Зима да лето одного цвета» – эту песню не задушишь, не убьешь...


Яна Дягилева… Господи, а ведь ее мало кто знал! Не говоря уже о том, что основной околомузыкальный контингент вообще не мыслил, что какая-то сибирская девчушка почти в каждой песне на глубоком срыве вносит свой социальных протест в нашу мертвую жизнь. Еще бы, ведь куда лучше слушать и тащиться, как удавы по стекловате, от всеневозможных киркорово-белоусово-апиных и, пританцовывая, шептать в экстазе. «Вот где кайф, вот где оттяг!». Это их беда, это им «зачтется»…

А Яна была действительно настоящей жизнью – предельно сжатая, честная и горящая, крайне категоричная в своем восприятии окрестного «за калиткой беспредела» * и несправедливости:

Деклассированных элементов первый ряд

Им по первому по сроку нужно выдать все

Первым сроком школы жизни будет им тюрьма,**

А к восьмому их посмертно примут в комсомол…

Трудно писать о ней. Очень трудно. Нужно слышать этот пронзительный – порою до убийственной монотонности – крик, то напряженный, будто высоковольтная дуга, то выдыхающий, будто болезни заговаривающий, такие страшные и в то же время большие слова, от которых не находишь себе места (если, конечно, совесть свою не пропил и не продал):

Нелепая гармония пустого шара

Заполнит промежутки мертвой водой,

Через заснеженные комнаты и дым

Протянет палец и укажет нам на двери отсюда!

От всей этой сверкающей, звенящей и пылающей хуйни

Домой!

И дальше вопль такой цельной, нерасплесканной и неистовой любви к ней же – жизни, хоть и безрадостной, когда прозябаешь «в забинтованном кайфе и заболоченном микрорайоне, а в 8 утра кровь из пальца – анализ для граждан, а слепой у окна сочиняет небесный мотив, а голова уже не пролазит в стакан» (песня «Ангедония»). Любви, которая все равно констатирует, что это уже изначальный конец, если:

Колобок повесился, скотина!

Буратино утонул, предатель!

Пятачок зарылся в грязь, изгнанник!

Поржавели города стальные,

Поседела голова от страха.***

Янка плачет: «За какие такие грехи задаваться вопросом, зачем и зачем?» – прекрасно понимая, что «нас убьют за то, что мы гуляли по трамвайным рельсам и до ночи не вернулись в клетку». И, действительно, очень страшно засыпать в сказке, обманувшей Ивана-дурачка, когда Змей Горыныч всех убил и съел…

Мне рассказывали о первых Янкиных московских «квартирниках», откровенно изумлялись, сколько же от «этой хрупкой девчушки» исходило энергии и мощи чувств. Даже несмотря на совершенно безысходное:

Собирайся, народ,

на бессмысленный сход,

На всемирный совет,

как обставить нам наш бред

Вклинить волю свою в идиотском краю,

Посидеть-помолчать

да по столу постучать...

(«От Большого Ума»)

Мы под прицелом тысяч ваших фраз,

А вы за стенкой, рухнувшей на нас

Они на куче рук, сердец и глаз,

А я по горло в них, и в вас, и в нас

(«Они И Я»)****

А ты кидай свои ножи в мои двери,

Свой горох кидай горстями в мои стены

Кидай свой бисер перед вздернутым рылом,

А свои песни в распростертую пропасть...

(«Рижская»)

На дороге я валялась, грязь слезами разбавляла

Разорвали нову юбку да заткнули ею рот

Славься великий рабочий народ

Непобедимый могучий народ

(«Гори, Гори Ясно»)

Кто не простился с собой,

кто не покончил с собой,

Всех поведут на убой! –

На то особый отдел, на то особый режим

на то особый резон…

(«Особый Резон»)

Страшно? Страшно. А Янка дальше и дальше писала, и почти всегда на жестоком напряге исполняла все те же песни – только безысходности в них становилось все больше, а энергии – все меньше: талантливой, истинно российской и потому неподдельно панк-анархичной, одержимой, – увы, – манией самоубийства. Ей кричали: «Берегись!», а она неуклонно стервенела – «с каждым разом, часом, шагом»:

Некуда деваться –

Нам остались только сбитые коленки,

Грязные дороги, сны и разговоры

Здесь не кончается война,

Не начинается весна,

Не продолжается детство.

И вот открытое убеждение: не желая быть «под каблуком потолка и под струёй крутого кипятка», одинокая в своей трагичной любви, в свои неполные 25 «потеряла девка радость по весне» и «у попугая за прилавком» купила «билет на трамвай до первого***** моста», откуда путь один – «в тихий омут буйной головой». Ее сад, так рано начавший цвести, вдруг осыпался в одночасье.

Коммерчески успешно принародно подыхать,

О камни разбивать фотогеничное лицо,

Просить по-человечески,

заглядывать в глаза

Добрым прохожим

Продана смерть моя

Продана...

 

Вечный огонь, лампы дневные,

Темный пролет, шире глаза,

крепкий настой, плачьте, родные,

В угол свеча, стон в образа…*****

От большого ума? От бесплодных идей?– Нет, от вселенской любви, от которой, как пела Яна, только морда в крови. Она ушла, она не хотела видеть, как–

Пауки в банке хотели выжить,

Через отрезок пустоты увидев солнце,

Во рту толченое стекло

Пауки в банке искали дыры

Чтобы вскарабкаться наверх, друг друга жрали.

А наше время истекло*******

(«Пауки В Банке»)

Да, это время истекло. Плюс на минус дал освобождение, «слиняли празднички», ребенок в больнице «объелся белым светом, улыбнулся и пошел», подпав под транс суицида, из которого выход летальный – «в небо с моста». А что мы? А на нас махнули: «чего б не жить дуракам, лепить из снега дружков и продавать по рублю? А я буду спать» («Придет Вода»). За окном – столетний дождь и стаи летят. Может, простят?

Трагедия произошла 9 мая 1991 года, когда Яна ушла из дома и не вернулась. Тело девушки со множеством ран******** было поднято со дна водоема. Хоронили Яну 19 мая на кладбище под Новосибирском, в густом березовом лесу. Когда закапывали маленький красный гроб, трудно было сдержать слезы, и шок растерянности широко орбитил глаза. Пили водку. Пели птицы. И вдаль неслась песенка – как одна чистая нота страдания, как открытая рана невостребованности, как прощение за нашу «злодейскую масть», «убивать-хоронить-горевать-забывать» и прощание навеки:

Я оставляю еще полкоролевства

Весна за легкомыслие меня накажет

Я вернусь, чтоб постучать в ворота,

Протянуть руку за снегом зимой

Я оставляю еще полкоролевства

без боя, без воя, без грома, без стрема

Ключи от лаборатории на вахте

И я упираюсь рассвету в затылок

Мне дышит рассвет, пожимает плечами,*******

мне в пояс рассвет машет рукой

Я оставляю еще полкоролевства.

Что оставим мы, когда придет наше время улетать?

 

Александр Зотов,

 «Знамя Юности» (Минск), май 1994

 

*Цитата из текста певицы Ники (г. Львов), которую до сих пор путают с Янкой

**У Янки вместо слова «срок» везде «класс».

***Также текст Ники (г. Львов

****«Мы По Колено (Они И Мы»)

*****У Янки: «…трамвай до ближнего моста»

******У Янки: «Угол, свеча, стол, образа…»

*******Здесь в песне перепутаны строчки, а название ее – «Про Паучков»

********Информация о ранах до сих пор не подтверждена официально, впервые упоминание о них было в 1991 г, с тех пор этот «факт» периодически всплывает в различных статьях

*********У Янки: «Я убираюсь, рассвет в затылок мне дышит…»

 

P.S. В 1999 году статья была напечатана в «Музыкальной газете» (Минск), № 5/1999 (e-mail: mg@nestor.minsk.by) с теми же самыми ошибками и неточностями, несмотря на то, что к тому времени уже вышла книга «Придет вода», и при желании автор и редакция имели возможность сверить текст статьи с информацией из книги.


ВЕРНУТЬСЯ НАЗАД