|
Из статьи: «Россия Егора Летова» |
|
|
Чувствую
себя обязанным начать с Пушкина, – но только из вежливости, ибо, если его и
вовсе не упомянуть, будет некрасиво. Явные же предшественники Башлачева, Летова,
Ревякина, Янки и других – в гораздо менее отдаленном прошлом. Вся современная русская поэзия как-то
почти бессознательно воспиталась на «Форели» и «Лазаре» Кузьмина – знаю,
очень спорное и очень невежливое утверждение, но даже не осмелюсь его доказывать
– тут и завязнуть недолго. Оставим любезным читателям возможность самим
судить о правильности или ложности этого постулата. Наследников у Кузьмина, естественно,
не оказалось, а в 60-х вдруг оказался один запоздалый – ох, как зачешутся
кулаки у официальной критики, когда узнают, кого я имею в виду! Прошу у всех
прощения за наглость – его зовут Владимир Высоцкий. Дальше – не совсем напрямую, а как-то
через Шукшина – очарованный смертник Башлачев, не пожалевший себя и своих
невообразимых стихов, чтобы дать – да не каким попало, а именно русским,
более всего в том нуждавшимся – понятие о саморазрушении личности и об утере
гармонии как о величайшем триумфе творчества. Кажется, принято считать Янку не то
ученицей, не то наследницей, не то «бабьей песней» Башлачева. По-моему, это
слегка для ее памяти уничижительно, – ибо при ближайшем рассмотрении все
«отражения» и «параллельные места» оказываются фальшивыми. Исторические корни
ее поэзии, видимо, те же, что и у Башлачева, но совсем свой генезис, совсем
особый путь и совсем самостоятельная, и тоже триумфальная, потеря гармонии. Этих двух гениальных русских поэтов
роднит не стилистика и не техника, а прежде всего то, что они не написали
ничего лишнего. Зато в избытке лишних стихов у другого
якобы панка, якобы анархиста, якобы черт знает кого еще, а в действительности
гениального русского поэта Егора Летова. Что-то, вроде бы как, я слишком
увлекся всякими шокирующими читателя заявлениями. Ну, в самом деле, кому из
Летовских фанов (черт бы побрал этот навязчивый жаргон) пришло бы в голову,
что их кумир (какое мерзкое слово!) – не волосатое пугало для добропорядочных
обывателей, не какой-нибудь ошалелый ниспровергатель устоев, не рок-лицедей,
откалывающий коленца на самых предосудительных сценах, а русский поэт, место
которого мало что в одном ряду с Башлачевым, Ревякиным и Янкой, но также и с
Высоцким, Кузьминым, Лермонтовым? Аргументация? Никакой. Общественному мнению угодно
было узаконить время в качестве единственного судьи для произведений искусства.
Эта выдумка, ей-Богу, очаровательна, но судить – значит, выбирать между
разными точками зрения или, что плодотворнее, интегрировать их. Нельзя же
допустить, чтобы пропало впустую такое суждение о Летове, раз оно существует.
Поэтому гораздо важнее вовремя высказать это суждение, нежели утруждать себя
и других доказательствами его справедливости. А то как бы не проморгать
Летова, пока проходит необходимое для суда время. Башлачева вот проморгали. Нас, российских граждан, никак нельзя
упрекнуть в недостатке любви к отчизне. Но вот какая неприятность: мы любим,
прежде всего, причитать над ней и оплакивать ее, так же, как и своих духовных
вождей. Как любит родную землю новая культура? А кого об этом спросить? На кого
равняться? С кем согласовывать свое, кровное понятие о том, что такое Россия? К тому же. Они и сами себя оплакивали
заранее. «Нас
убьют за то, что мы гуляли по трамвайным рельсам». Могло ли в искусстве появиться
что-либо столь же страшное, бытово-прозаическое и точное? Наверное, можно не
отвечать. Башлачева и Янку уже убили за то, что
они гуляли по трамвайным рельсам. А
ведь оба предупреждали: у Янки было «Домой», у Башлачева – «Ванюша». Первое –
истерический вопль, осознание невыполнимости задачи, стремление, пусть ценой
нескончаемого наказания, вернуться из «священного края изгнания» (Волошин –
помните?) в то целое, из коего некогда была исторгнута (здесь – «изгнана»)
эта душа. Второе – начало и конец возвращенья домой. Уже не страшно –
страшно, когда душа только вопиет к своему создателю, просясь обратно от
непосильной тяжести возложенных на нее трудов. А когда «душа в загуле», когда
«заносит тело» – страшно тем, кому неведомы ни сам «загул», ни те высокие
цели, провал служения которым он знаменует. Непонятно и жутко – оттого и
страшно. Но
это начало и конец. Как осуществляется переход от загула к «и тихо встанет
печаль немая, не понимая, зачем зарыли» – останется неизвестным произведение
завершается снежным и лунным полем, в котором не надо беспокоиться о
гармонии, ибо последней уже не может не быть, и забота об этом теперь в
надежных и недостижимых руках. Башлачев
избавил себя и своего слушателя от самого страшного – от середины. Какова
она? «Двинулось тело кругами по комнате, без
всяких усилий*, само по себе... Закрылись кавычки, позабылись привычки…
Прохудилась кожа, опустела рожа…Вода играет, воск плывет, дитя умирает –
старичок поет…» Никакими
цитатами не дать понятия об этом тому, кто этого не слышал. Приведу несколько
отзывов моих друзей и знакомых. Один сказал, что услышь он это произведение в
подходящую пору, он бы повесился. Другой, прослушав, сказал изменившимся
голосом, что он теперь, пожалуй, пойдет домой, ибо не в состоянии сегодня
больше ни говорить что-либо осмысленное, ни делать что бы то ни было, и
вообще после этого не чувствует себя человеком. Третий – панк школьного
возраста – заявил, что Егора он обожает и крепко в него врубается (о,
дьявол!), только вот «Прыг-Скок» и «Русское Поле Экспериментов» – ерунда. Процитированное выше и есть «Прыг-Скок», та самая середина, раскрывающая тайну перехода потерянной гармонии души от «загула» к снежному лунному полю: «ниже кладбища, выше солнышка» – так и совершается этот путь. До Прыг-Скока Летов работал очень много,
необычайно результативно и важно для себя и публики, и столь же бесполезно
для поэзии. Он написал множество песен, сделавших ему имя и доказавших
аудитории, что этого пророка стоит слушать, что не зря он сюда пришел, и не
чужой он тем людям, до которых он хотел достучаться и достучался. Но что за
польза русской культуре от оголтелой антисоветчины, бурных острот и
чудесного, неподражаемого мата? То есть польза-то, конечно, есть, и немалая,
на как-то лучше, когда ее приносят те, кто не может принести большей пользы.
А у нас, слава Богу, на все эти штучки есть «специальные в штате мастера» –
антисоветчиной заведует Солженицын, талантливейшими и остроумнейшими хохмами
вполне может завалить весь белый свет дядя Саша Лаэртский, а по части
матерщины… ну, нет уж, никаких Лимоновых я в пример приводить не буду –
кстати, он-то как раз не умеет, только количеством берет. Впрочем, хоть я и
нежно люблю русский мат, должен все же заметить, что на нем свет клином не
сошелся... Гидеон «Дело Вкуса», 31.07.1993 *У Летова: «без постороннего усилия…» |
|
|
|
|