Устами младенца глаголет яма |
|
«Русское «Русское поле экспериментов»: Егор Летов, Яна Дягилева, Константин Рябинов. М., ТОО «Дюна», 1994, 304 стр., тираж 30 000. «Я
поднял тетрадь, открыл ее и прочитал семнадцать слов, сочиненных
мною накануне, – моментально голуби улетели, лисица сделалась
маленьким спичечным коробком. А мне было чрезвычайно весело» Даниил Хармс, 1931 Эмоциональный и образный строй представленных под этой черной обложкой трех авторов настолько своеобычен, что не остается сомнений: в отечественной рок-поэзии появилось новое измерение. Данная книга – самое важное, что вышло в свет со времен появления башлачевского «Посошка» осенью 1990 года. Что бы ни говорил Летов о «концептуальных гитарах», он принадлежит той традиции отечественного рока, что основана на примате текста. Ему отдано 155 из 300 страниц книги, и это справедливо. Временной диапазон представленных стихов охватывает десять лет – с августа 1983-го до сентября 1993 года. За то время Егор прошел от чуточку наивных самонаблюдении и ассоциативной пейзажной лирики до метафорически изощренных, подлинно экзистенциальных прозрений. Сохранились зоркость глаза да нервная интенсивность, «чрезмерность» переживания. На сем пути автор, конечно, не мог обойтись без предшественников: одних, подобно А. Введенскому или А. Крученых, он назвал сам, другие, – в общем, из той же компании русских «будетлян» и «обэриутов» 1910-20-х годов. Речь идет, понятно, не о прямых заимствованиях, но – об общности направления исканий, что приводит к родственной поэтике, сходным «тропизмам». Вот некоторые примеры: «В левой стороне груди
шевелится травка…» (Е. Летов, 1989, стр. 89) «И в животе твоем, под
ветерком стрекоз, Легко колышется подстриженная травка» (Б. Лившиц, 1911) «Так сидел и смотрел
пузырьками век Пузырьками век зорко наблюдал…» (Е. Летов, 1989, стр. 107) «Окрестный воздух был
жуком А очи едким пузырьком…» (А. Введенский, 1926) «Телo расцветает кишками
на волю… Тело распускается кишками восвояси…» (Е. Летов, 1990, стр. 110) «И течет, течет бедняжка В виде маленьких кишок…» (Заболоцкий, 1929) Все сказанное призвано ни коим образом не умалить художественную оригинальность произведений Егора, но ввести последние в подобающий литературный контекст. Тем более, что Летовские сочинения можно анализировать и с позиций интертекстуальности. Автор – современный культурный, мыслящий человек – естественно наполняет свою речь «текстом в тексте»: парафразами пословиц, аллюзиями на популярные фильмы и книги, скрытыми цитатами. В его строках встречаются Христос, Экклезиаст, Ю. Гагарин, А. Солженицын, В. Шекспир, А. Сент-Экзюпери, Ф. Сологуб, Л. Андреев, Б. Окуджава, Г. Маркес, Ф. Достоевский, А. Тарковский, М. Шолохов, М. Фриш, В. Высоцкий, К. Кастанеда, О. Хаксли… список поистине «вавилонский». Такая интеллектуальная насыщенность отнюдь не превращает строки Летова ни в любование собственной эрудицией, ни в сухой каталог. Лирическое видение поэта настолько субъективно, настолько напряженно-остро, что он как бы выцарапывает кровоточащие контуры образов прямо по живому; появляются такие хлесткие, меткие строки: «полированный ужас обеденных столов», «выдавливание из себя по капле Георгия Победоносца». Последняя фраза, хоть и отсылает к А. Чехову, думается, вскрывает существеннейший для Егора мотив обреченности («доброй воли к смерти», как писала Цветаева), парадоксально сочетающийся у него с чисто русской вселенской отзывчивостью: «Мир держится на тебе, – держи на себе весь мир…» «Смерть от одиночества, вмещающего мир» подстерегла Янку Дягилеву. В свое время С. Гурьев написал удивительно точно: «Янка – это то, о чем поет Егор Летов»; она – его глобальная девочка, раздирающая радость, застенчивая боль. Стихи Янки поражают удивленным взглядом, обращающим знакомые предметы во что-то сказочное: «в середине дыра под проволокой – гитара», «телевизор будешь смотреть – козленочком станешь»; обостренный слухом, тревожно всполошившимся, – чу: «на берегу размытой боли звенят набатом зубы о край граненого стакана»; испуганным шепотом: «Мне все кричат: берегись…» Да что там цитаты, такие вещи, как «На Черный День», «Особый Резон», «Домой!», «Деклассированным Элементам», «Ангедония», – надо приводить целиком. Да кому надо, уже все слышал, наверное, на записях. Трудно анализировать такие горячие, парные, сочащиеся болью вещи. Но все же имя Марины Цветаевой, думается, должно прозвучать и здесь: та, что писала о предсмертной икоте, кто сказала о себе с бесстыдною откровенностью: «я не более, чем животное, кем-то раненное в живот» – это ее интонация в тоскливом бабьем вое: «О, продана смерть моя, продана…». Завершает
сборник Константин Рябинов, он же Кузя Уо. Тут можно (и, видимо, нужно)
вспомнить об эпатирующем начале, свойственном абсурдизму: это когда у милой
рубашечки неизменно клоп на рукаве. В кузиных текстах – и поэтических, и
прозаических – очень и очень много стеба. Любопытно, что именно он
чрезвычайно увлекается «концептуальной» вольностью в отношении орфографии,
при том, что в книге вообще много опечаток, подчас не знаешь, – намерен или
случаен каждый конкретный ляп. Ясно, что «розсказ» (стр. 264) – суть
глубокомысленный концепт («черт знает что написал, прости меня, Господи»); а
вот: «думают думу гавами умными» (стр. 251) – может, случайно выпала буква
«л» при наборе? А в целом позавидовать можно человеку,
для коего «жизнь проста, как холодный пельмень». Трудно
сказать, к каким творческим откровениям приведет Егора Летова и Константина
Рябинова разделяемая ими ныне национально-патриотическая идеология. В
интервью Егор выразился очень ясно: или правда – одна, или правда –
относительна, а это означает на деле, что ее и нету вовсе. В том, наверное, и
заключается пронзительная человечность лучших строк, лучших песен
отечественного рока (немало их заключено между черными корешками этой
небольшой книжки): не зная правды, они учат без нее жить. А это милосерднее,
нежели загонять в «счастье» силком. Ку-Ку FUZZ №16/1994 |
|
|