ЛЮБИМЫЙ ГЕРОЙ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
Образ дурака в песнях «Жил-был добрый дурачина-простофиля…»
Владимира Высоцкого и «Выше ноги от земли» Янки Дягилевой
|
|
В 80-е годы произошло сближение и деятельная интеграция
рóковой и бардовской традиций, результатом чего явилось
взаимообогащение обоих направлений. Артемий Троицкий как о неоспоримом факте
говорит о существовании специфического направления в русской рок-музыке – так
называемом «бард-роке»[1],
явившемся синтетическим «детищем» рóковой и бардовской традиций. По
мнению А. Троицкого, примечательной особенностью бард-рока «является то, что
в нем сохранена не только поэтическая преемственность, но и композиционная,
звуковая и мелодическая фактура бардовской песни. Часто произведения
бард-рока строятся по повествовательному принципу баллад и романсов, без
деления на куплеты и припев…»[2].
В этой связи именно в бард-роке есть смысл искать аналоги тем или иным
явлениям собственно бардовской традиции. В качестве примера для
сопоставительного анализа нами были выбраны способы реализации одного из
образов русского фольклора – образа Дурака в песнях Высоцкого «Жил-был добрый
дурачина-простофиля…»[3]
и Янки Дягилевой «Выше ноги от земли»[4].
Несмотря на то, что и на формальном и на идейно-содержательном уровне тексты
песен Высоцкого и Дягилевой едва ли не противопоставлены друг другу, мы можем
найти ряд черт, позволяющих подвести фундамент под их сопоставление: 1) при
явной фабульности текста Высоцкого и столь же явно медитативно-бессвязном
характере текста Дягилевой их композиция однотипна – это кольцо. У Высоцкого
– на уровне содержания: его Дурачина, добравшись по ступеням социальной
лестницы до самого ее верха, в финале песни оказывается на исходной позиции
«у себя на сеновале». У Дягилевой – на формальном уровне: финальные строки
текста «Ожидало поле ягоды… / Ожидало море погоды…» повторяют его начало; 2)
и Высоцкий, и Дягилева в разное время проявляют в своем творчестве интерес к
фольклору и стремятся использовать в своих текстах фольклорные мотивы и
образы; не лишены «фольклорности» и выбранные нами для анализа песни; 3) оба
текста связывает один образ – образ Дурака. Существует
довольно стабильный перечень черт, характерных для Дурака как символа
метакультуры[5].
Главное качество Дурака – глупость. Глупость как отсутствие житейской
«хватки», когда Дурак жертвует бытовым благополучием ради мечты, химеры.
Глупость как энергия, которую Дурак собирает. Глупость как исходное золото,
без которого нельзя произвести золото добра (доброта, таким образом,
понимается, как стремление творить добро, это тоже отличительная особенность
Дурака). Глупость Дурака обычно не подчеркивается специально – это то, что
присуще ему изначально, умным Дурак быть не может, иначе он и не Дурак вовсе.
И если считать главной целью, основной задачей Дурака полную реализацию его глупости, то путями достижения этой цели
можно назвать, во-первых, нерациональные действия Дурака, который
предпочитает иметь дело с перевертышами, т.е. переворачивать структуру
заданного в процессе бытия; во-вторых, борьбу Дурака с предрассудками, с
доминантами сознания и, соответственно, с общественными структурами и
иллюзиями, борьбу часто бессознательную, но обязательную как элемент сути
Дурака; в-третьих, неподверженность Дурака болезни социальной лжи, часто
элементарно помогающую выжить, а еще чаще – просто приспособиться к постоянно
меняющимся правилам игры «в общество». Внешним проявлением того, что Дурак
время от времени достигает своей главной цели, является его падение в общепринятом смысле, которое
для самого Дурака – взлет, и часто это падение соотносится с выпадением из социума, из круга повседневности.
Одной
из символических реализаций образа Дурака является «Глупец» (фокусник, дурак, шут, скоморох, уличный певец) –
нулевая, или ненумерованная карта Таро. У нее нет закрепленной позиции в
порядке карт, она находится вне круга,
как Дурак – Божий человек, подчиняющийся непосредственно Богу, посвященный
Богу, находится вне круга земной власти, земных законов. На карте изображен
человек, который идет налегке, опираясь на посох, под ногами у него пропасть,
но он идет, верный внутреннему голосу. Его лицо повернуто на север – в
направлении неизведанного. В икру Глупца вцепился кот или рысь – возможно,
инстинкт самосохранения, предупреждающий его об опасности пропасти, но лицо
его сосредоточенно и взгляд устремлен на видимое только ему. Образ дурака у Высоцкого отвечает всем требованиям,
традиционно к нему предъявляемым: его Дурачина, глупость которого
иллюстрируется добавочной характеристикой – «простофиля»[6],
«добрый», и это его качество подчеркивается автором трижды: «Жил-был добрый дурачина-простофиля», «И сейчас
же бывший добрый дурачина», «Но был
добрый этот самый простофиля».
(Четвертый случай употребления поэтом этой характеристики: «И очнулся добрый
малый / Простофиля» явно выбивается из этого ряда, т.к. в выражении «добрый
малый» прилагательное «добрый» употребляется не в прямом своем значении
«добрый – не злой», а в эмоционально стертом «хороший, приятный, славный и т.
п.»). Кроме этого, его Дурачина подчеркнуто одинок. Кроме слуг,
принесших ему «хмельные вина» (на этом, впрочем, функции слуг и
ограничиваются, поэтому мы будем считать их приход только деталью описания
места действия), других людей рядом с Дураком нет, что иллюстрируется
условным наклонением в строке «Если б
люди в сей момент / Рядом были…». Т. е. Простофиля – не член общества, он
исключен из социума. Нерациональность жизни Дурачины – в отсутствии у него
какого-либо определенного рода занятий, если не считать занятием его
регулярные походы в направлении неизведанного («Куда только его черти не
носили!»), результатом которых оказывается «зависание» Дурака «над
пропастью», когда Дураку «как назло повезло», и он попал в «совсем чужое
царство». В «чужом царстве» Дураку предоставляется возможность заняться
самореализацией в непривычном для него статусе – члена общества, разделенного
на три касты: «гости», «князья» и «короли». Перед Дураком появляется
необходимость выбора, его пугающая («Дурачину в область печени кольнуло»,
вероятнее всего, от страха перед неизвестным), и, таким образом, движение
Дурака вверх по социальной лестнице начинается бессознательно («Вот на первый
стул уселся / Простофиля, / Потому что он у сердца / Обессилел»). Но его
бессознательность так на этом первом стуле и остается, т.к. на второй,
«княжеский» стул, Дурак взбирается уже сам, под воздействием «буйной силы»,
вызванной винными парами, а на третьем, «королевском», оказывается,
опьяненный властью. Дурак примеряет на себя несвойственные ему функции: в
качестве «гостя» он «элегантно ел, кутил и шутил», став «князем», «ощутил, что он – ответственный мужчина, –
/ Стал советы отдавать, / Крикнул рать / И почти уже решил воевать», а в роли
короля, достигнув вершины социальной лестницы и овладев «печатью» как
символом королевской власти, он «сразу топать стал ногами и кричати». Но
природа Дурака берет свое, и вот уже он совершает непростительную оплошность
– поддавшись собственной доброте (читай: глупости), он переворачивает структуру заданного, решая «издать указ про
изобилье». Инстинкт самосохранения не срабатывает, и Дурак летит со стула в
пропасть, замыкая символический круг и реализуя природу собственного образа,
ведь, как известно, Дурак – символическая инверсия образа Короля. (Еще один
пример «перевертыша» – замечание то ли автора, то ли самого Дурака по поводу
происшествия, случившегося с героем песни: «Так и надо / Простофиле: / Не усаживайся задом на кобыле»).
Дураку Высоцкого удается полностью реализовать свою глупость, и доказательство тому – финал песни,
когда Дурачина оказывается «у себя на сеновале / В чем родили». Нагота Дурака
также не случайна: одежда – бытовой символ, она организует человека, создает
ему определенное состояние, дает повод для тщеславия и самоутверждения,
фиксирует его социальный статус. В данном случае не одежда, а ее отсутствие
фиксирует социальный статус Простофили: он – Дурак в полном смысле этого
слова. Нагота Дурачины – это и знак его исключенности из общества (ведь в
обществе принято появляться одетым) и одновременно – близости к Богу, т.к.
знаком утраты богоподобия человека являются «кожаные одежды» Адама и Евы –
символ падения. Дурачок[7]
Дягилевой, на наш взгляд, – это поэтический двойник автора, или его маска,
лирический герой (хотя говорить о возможности проявления фигуры лирического
героя на материале одного текста довольно опасно, мы возьмем на себя эту
смелость). Это герой отчаявшийся, беззащитный, ищущий, но не находящий выхода
из тупика; «зависание» его над пропастью бытия лишено иронии, на поверхности
лишь трагизм мироощущения. Подмена реальности «перевертышем» – та самая
многострадальная «сказочка» с «неправильным» концом, где «Змей-Горыныч всех
убил и съел». Но, по сути, это двойной перевертыш: ведь сказка – не прямое, а
замаскированное, символическое, т. е. «перевернутое» отображение
действительности. В тексте можно найти примеры употребления элементов
детского фольклора, что, как нам кажется, обусловлено внутренними
потребностями автора: детская дразнилка («Обманули дурака на четыре кулака»)
означает у Дягилевой крик отчаяния, а совмещение двух рефренных строк
(«Обманули дурачка / Выше ноги от земли») становится мольбой о спасении.
Отметим и включение элементов игрового текста («Раз-два – выше ноги от
земли»), присказки (детская присказка «Самолет, самолет, забери меня в полет»
трансформируется в: «Самолет нас заберет в полет / В темноте пинать резиновое
солнышко»). В песне также
использованы элементы городского, даже скорее «общесовкового» фольклора: это
и строка из всенародно любимой песни «Катюша» «Поплыли туманы над рекой», и
«обломавшийся» банный день – понятие, известное любому, кто хотя бы родился в
Советском Союзе. У Дягилевой стремление выйти, самоисключиться из системы
окружающей действительности (круга), составляющие которой – цепь нелепостей и
неприятностей («Понеслась по кочкам метла / Поплыли туманы над рекой /
Утонуло мыло в грязи / Обломался весь банный день») выражено
протестом-приказом «Выше ноги от земли», обращенным, скорее всего, к себе. Но
принятое решение («Значит будем в игры играть») не приносит облегчения, уж
больно мрачны правила игры: «Кто успел – тому помирать / Кто остался тот и
дурачок». Итак, реализация образа Дурака, или Глупца в анализируемых нами текстах осуществляется в соответствии и при помощи элементов фольклора. Подход к фольклорному материалу и способы его использования строго индивидуальны у каждого автора: Высоцкий использует известные по сказкам фольклорные «приметы» образа Дурака (Иванушки-дурачка, Ваньки-встаньки) для создания образа своего героя – Дурачины-простофили. Поэтом также задействованы традиционные детали-символы этого образа, реализованные, в частности, в системе Таро – в образе Глупца. У Дягилевой также находим отголоски фольклора (городского, детского[8]). Но и в том, и в другом случае обращение к фольклору – это стремление в полной мере реализовать архетипическую структуру образа. Высоцкий в своей песне создает образ, который можно назвать квинтэсенцией представлений о Дураке на уровне мировой культуры. У Дягилевой Дурак – имя лирического героя. Это скорее реализация назывной функции образа. Наконец, и Высоцкий, и Дягилева разрабатывают общую философскую тему – отношений «Божьего человека» Дурака и общества, раскрывают смысл и значение этого образа. Но авторы делают это в разной манере: у Высоцкого – ироническое повествование, своего рода притча, у Дягилевой – «поток сознания», пронизанный огромной силы болью. Но, как нам кажется, ирония Высоцкого также не лишена трагизма; хотя разрешение конфликта у него оптимистическое (вернулся же Дурачина домой), ирония и трагизм – две стороны одной медали. Ю.Ю. МЕЗЕНЦЕВА
Ташкент, 2001 Русская рок-поэзия: текст и
контекст, Тверь, 2001.
|
|
|
[1] «Бард-рок…
– наш единственный вклад в
международную рок-терминологию <…> Влияние серьезной поэзии и особенно
бардовской песни (В. Высоцкий, А. Галич, Б. Окуджава) на советский рок зрелого
периода (с конца 70-х), пожалуй, не меньше, чем негритянского блюза – на
американский. Оно сказалось на рок-группах всех направлений, включая
панк…» (Троицкий А. Бард-рок //
Рок-музыка в СССР. Опыт популярной энциклопедии. М., 1990. С.52-53).
[2] Там же. С.53.
[3] Песня Высоцкого
цит. по: Высоцкий В. Сочинения: В 2 т. М., 1991. Т.1. С.216–217.
[4] Песня Дягилевой
цит. по: Русское поле экспериментов. М., 1994. С.233–234.
[5] См. статьи
Адам; Глупец, аркан Таро; Дурак; Одежда // Энциклопедия символов, знаков,
эмблем. М., 2000. С.19–24; 121–122; 171–172; 358–359.
[6] «Простофиля – и
м. и ж. (разг.). Глупец, несообразительный человек, разиня. – Дурачина ты, простофиля! Выпросил, дурачина,
корыто! (Пушкин)». (Толковый словарь русского языка под ред. проф. Д. Н.
Ушакова. М., 1939. С. 1011). Интересно, что эти слова-синонимы часто
употребляются именно в паре: «дурачина-простофиля». Может быть, дело в том, что оценочная характеристика
слова «дурак, дурачина» негативная, а слово «простофиля» имеет скорее
снисходительно-иронический оттенок.
[7] Имеет большое
значение употребление этого слова именно в его уменьшительно-ласкательной
форме: не «дурак», не «дурачина», а «дурачок». Т. о. демонстрируется отношение
автора к лирическому герою – смешанные любовь и жалость.