Из статьи «The Matrix. Очищение ядом»
|
|
|
…Скажем, тот же Мерилин Мэнсон, если слушать
его непредвзято, далеко не пустое место: забейте на скептиков, – это отнюдь
не «просто работа». Персонаж, конечно, не самый светлый, но въебывает башкой
о балку – будь здоров. Сделай качественную выборку – и прись. А в нашем
«наземном мире» не хватает реального напряжения. Того, без чего не получается
так называемое «настоящее»: сколь бы ни было затерто это постсоветское
понятие, оно упорно оказывается востребовано историей. Уместно вспомнить, с
каким чувством вся страна смотрела 23 февраля в пятом часу утра Москвы третий
период олимпийского полуфинала Россия-США; эти отчаянные двадцать минут
отдаленно перекликаются с тем выступлением сборной Камеруна на футбольном
чемпионате 1990 г., которому Летов посвятил свой «Прыг-Скок», а больше
– с хрестоматийным пролетом Николсона мимо гнезда кукушки. Драйв почти
обреченной попытки преодоления. А хоккеист-то – не Янка! Сейчас эти эмоции,
по большому счету, остаются лишь в спорте, музыка о них может лишь мечтать.
(…) Выпущенная недавно Яшей Соколовым и
Катей Борисовой книжка о Янке с пустым корешком – страшная книжка. Страшная –
потому что она, по сути, повествует именно о символическом конце христианской
цивилизации, со своим перевернутым Иудой, со своим трижды перевернутым
Христом. О том символическом пределе, за которым для человечества уже
невозможны эти «совесть» и «справедливость» – в том виде, к которому они
приходят на высшем витке своей «эволюции». Именно поэтому так выспренне,
вторично и «сбитоприцельно» выглядят практически все упомянутые герои постэкзистенциального
андеграунда конца 90-х. Эта довольно короткая игра, очень серьезная игра, где
платили по очень большому счету, кончилась именно тогда, в 1991 году. Дальше
пошли сплошные, жутко неестественные гальванизации ушедшего подлинного
экзистанса, особенно вопиюще заметные в творчестве чудесного человека
Александра Подорожного. «Слово за тобой, хороший человек…». Драма заклинания,
полностью лишенного как стилистического, так и даже этического контекста. Про детали прощания. Летов, хоть и
угас как творческая личность в начале 90-х, безусловно, породил огромную
школу. Дохлую в плане школы, но живую в плане эмоций (см. выше). Янка,
/которая погибла/, что символично, в День Победы, в общем, и была его,
Летова, творческой смертью. Вместе с ней, по сути, умер и он – как-то легко
победив и проводив этот живой остаток мнимо единого себя, в наступивших
условия невозможности дальнейшего существования последнего. «Прыг-Скок» и был
его последний бесспорный шедевр. «Сто Лет Одиночества» – отчаянная попытка не
сорваться с этого уровня. Для этого требовалось столь же отчаянное
потрясение, – и Летов, по-видимому, астрально заплатил за это жизнью очень
специфически любимого, даже входившего в свой состав человека, – как бы
отрубив усталый балласт «человеческого минуса» от собственного
«сверхчеловеческого плюса». Из цикла «все настоящее – страшно»: можно
сказать, в тот момент это и была та самая «абсолютная любовь – в том виде, в
каком мы на сегодня ее имеем». Типа высшая и загнивающая (?)[1]
ее стадия: дальше – только контрреформация. «Они ребенка своего могут убить
ради своей песни? – интересуется Егор на страницах этой книжки. – Вопрос! А
это надо». Все, наверно, помнят эпохальную фразу Летова: «Я утверждаю
самоуничтожение как путь к Богу». Чего в ней больше, христианского или
антихристианского (жизнь-то не стоит на месте, и белый Гегель & черный
Адорно тут потягаются с серебристо-серым Николаем Кузанским), каждый может
решать для себя сам. «Ле-го-го!» Хотя, конечно, нынешнее практическое
христианство разумно не приветствует открытую реальность, предпочитая ей, в
лучшем случае, просветленный коллапс Оптиной Пустыни. А вот все, кто жил тогда, будучи
погружен в ту переломную ситуацию, заплаченной Летовым жизнью вслед за ним
так или иначе сами заплатили за свою дальнейшую жизнь – именно такую, какой
она нам выдалась. Потому что все связи переживающих происходящее с
трансцедентным сходились в эту единственную, отчаянно светящуюся точку. Когда
она погасла, всех (будем называть их так) отпустило. Все почувствовали, что
за происходящее вокруг можно больше не мучаться. «Что воля, что неволя – все
равно», – говорила Марья-Искусница. В данном случае пришла именно воля,
только скрыто превращенная. Все могли сравнивать. Всем было видно, что
нравственно воля хуже, но на обнаженную неволю сил больше не было. Тем более,
последняя как бы кинулась сама, а воля этой хорошей ценой неафишируемо
переродилась – чисто по Толкиену. «I wash my hands» – как пел Barry Dennen. Летов – хотел он сознательно
спровоцировать эту ситуацию или нет – так или иначе попытался, невзирая ни на
что, идти дальше вперед, упираясь в стену лбом. Хотя стена говорила, что
данная история закончена, а Летов тогда говорил, – хоть и не конкретно про
Янку, – что те, кто совершают суицид, принимают его песни наиболее правильно.
Бодаясь в кровь с этой стеной, он и сделал этот полугениальный-полубездарный
альбом – «Сто Лет Одиночества». Лева Гончаров, который после выхода
«Контры-4», по-видимому, справедливо счел меня говноедом и
говнопроизводителем – и перестал мне звонить, – видит эволюцию Летова немного
иначе. Думаю, есть смысл обнародовать то, что он мне год назад говорил по
этому поводу: его Бог, если он есть, меня все равно не простит, а со своим я,
Бог даст, как-нибудь разберусь. Лева считал, что «Прыг-Скок» это
прорыв Летова из мира посюстороннего в мир потусторонний, – условно скажем, в
мир высших надмирных смыслов (после тире были не его слова). «Сто Лет
Одиночества», соответственно, – документ нахождения человека в этом
потустороннем мире. «Солнцеворот» и «Невыносимая Легкость Бытия» –
человек возвращается оттуда на землю с опытом пребывания там (и порядком
испорченный этим опытом – мнение авт.). Смерть Янки – билет в этот космос.
Про обратный билет мы с Левой не разговаривали. ...Самая хитовая вещь «Ста Лет
Одиночества» – «Офелия», – как известно, состоит из слов, которыми Летов,
в сущности, провожает Янку на тот свет. Для него это – очень светлые слова,
хотя 10 лет назад большинство адептов на всякий случай сознательно никак не
рефлексировало этот момент. То ли время не пришло, то ли ветер ветку...
«Влюбленная Офелия плыла себе вдаль, – сияла ночь, звенела земля…». По музыке
– очень торжественная песня. Череда образов: пузатый дрозд, мохнатый олень,
усталый бес, ракитовый куст, змеиный мед, малиновый яд, резиновый трамвайчик,
оцинкованный май, просроченный билетик на повторный сеанс. Yeah? Невидимый лифт на запредельный этаж. Летов никогда не признавал свое 9
мая, как и русские спецслужбы свои сентябрьские <...> накануне выборов
ВВП, а американские – свое 11 сентября же (экий «тревожный месяц вересень»!).
Просто кто-то втихомолку платит не деньгами, а кто-то спокойно живет за счет
тех, кто действует, грамотно исходя из того, что в ладу с «совестью» и
«справедливостью» физическая жизнь на земле абсолютно невозможна. (…) Чреватое социальной опасностью
«экзистенциально-гражданское» отношение к проблемам мироздания, возможно,
лишь удел и пережиток уходящей мужской цивилизации. Недаром бум женского
рок-творчества в России задолго до Макаровой и Земфиры стал зарождаться в
глухом андеграунде – вспомним хотя бы начало 90-х: Рада, Чапурина, Анахата
<…>, не говоря уже о Марковой и Арефьевой. А в последнее время, когда
появление в андеграунде любого нового артиста мужского пола типа скромного
Толика Багрицкого воспринимается как сенсация, новые и новые женщины по всей
стране растут поистине как грибы: Теуникова, Тузова, Тишина, Косенко,
Болдырева, Арбатова, Артемова, Лакуткина… В отличие от матрицы
маразматического рокапопса, они сохраняют связь с трансцендентным, но кошмар
тотальной деформации для них уже – не стихия войны, обреченной на поражение,
а лишь грязноватая гладь непонятного океана, по которой ненавязчиво плывут
одинокие лодки их камерного искусства. Этакий Брэдбери: слегка удивленная
жизнь после вселенской катастрофы. (…) Отсюда, кажется, и набившая уже всем
оскомину прокатившаяся по стране волна «фестивалей женского рок-вокала», с
удовольствием поднятая автором этой статьи. (…) Истинно гениального в этой
волне, правда, ничего – м. б. пока? – нет. Впрочем, истинно гениальных у нас,
кажется, было всего три, – и все они, как известно, погибли, не дожив до
хрестоматийных 30-ти: Башлачев, Янка, Саша Литвинов. Наверное, Янка все-таки
была мужчиной. А с трансценденталиями в новую эпоху просто будут общаться
потише, поспокойнее. «Майк was cool». Прожил дольше. А женщины будут меньше пить. Хорошо! Сергей ГУРЬЕВ, «КонтрКультУра» №5(13)/2002
|
|
|
|
|