Из статьи: «Попробуем здесь» или Церковь и современная культура

3.2.1 Янка Дягилева: поворот Домой!

У тех, кто определил лицо русского рока в 90-е гг., все их основные интиуции наметились еще в работах конца 80-х гг. Но, кроме того, у русского рока 90-х была одна общая Интуиция с большой буквы — погибшая (вероятно, убитая) 9 мая 1991 г. Янка Дягилева (1966-1991). В виде нескольких десятков песен, созданных с 1987 по 1990 г., она записала «генетический код» всего последующего десятилетия. У Янки мы встречаем в почти неразбавленном виде ту эссенцию, которую в разных пропорциях разбавления использовали для приготовления разных блюд оба направления русского рока 90-х — и «юродствующее», и «панкующее». Я вовсе не хочу сказать, будто эта «эссенция» принадлежала Янке, то есть будто Янка на всех влияла (хотя она и влияла на многих). Просто Янка больше других пренебрегала кулинарным разнообразием ради одной этой — вовсе не принадлежавшей ей лично — «эссенции». Кажется, если бы она пожила еще сколько-нибудь лет все с такой же привычкой от всего отказываться ради единого на потребу, то она стала бы настоящей монахиней ... Но это из области фантазий. А в реальности был тот самый Вавилон, на входе в который так и остановился когда-то капитан Воронин. Итак, место было то же — обычное место жизни обычных людей, а не вилла «в провинции, у моря», — но цель другая. Главное — было ясное сознание и цели, и средств, с которыми пошли на приступ:

А мы пойдем с тобою погуляем по трамвайным рельсам
Посидим на трубах у начала кольцевой дороги
Нашим теплым ветром будет черный дым с трубы завода
Путеводною звездою будет желтая тарелка светофора

Если мы успеем мы продолжим путь ползком по шпалам
Ты увидишь небо, я увижу землю на твоих подошвах
Надо будет сжечь в печи одежду, если мы вернемся
Если нас не встретят на пороге синие фуражки

Если встретят, ты молчи, что мы гуляли по трамвайным рельсам
Это первый признак преступления или шизофрении
А с портрета будет улыбаться нам железный феликс
Это будет очень долго, это будет очень справедливым
Наказанием за то, что мы гуляли по трамвайным рельсам
Справедливым наказаньем за прогулки по трамвайным рельсам
Нас убьют за то, что мы с тобой гуляли по трамвайным рельсам

Янка Дягилева, «По трамвайным рельсам», 1988

Вот цель и вот средство. Средство — гулять по рельсам, пока не убьют. А цель... именно то, что здесь сказано: увидеть небо и землю... то есть, очевидно, небо новое и землю новую (Апок. 21, 1) — на старые ведь и смотреть нечего, это и младенцу понятно:

...Ишь ты, классные игрушки тётка в сумочке несёт,
А ребёночек в больнице помирает ведь, помрёт.
Он объелся белым светом, улыбнулся и пошёл.
Он не понял, что по-правде-то всё очень хорошо...

Янка Дягилева, «Про чертиков», 1990

Если бы младенец подрос и почитал Федора Михайловича Достоевского, он бы все равно остался при своем мнении:

От большого ума лишь сума да тюрьма
От лихой головы лишь канавы и рвы
От красивой души только струпья и вши
От вселенской любви только морды в крови...

Янка Дягилева, «От большого ума», 1988

Это уже не «глупый мотылек», летящий в Вавилон, как на свечку, и даже не «плюшевый мишутка», который «шел войною прямо на Берлин», как спел Егор Летов в «песенке для Янки» (Про мишутку, 1990). Путь домой, действительно, лежит через Вавилон, то есть через нашу «нормальную» действительность, но Вавилон — это не дом:

...По этажам по коридорам лишь бумажный ветер
Забивает по карманам смятые рубли
Сметает в кучи пыль и тряпки, смех и слезы, горе — радость
Плюс на минус дает освобождение
Домой!
От голода и ветра
От холодного ума
От электрического смеха
Безусловного рефлекса
От всех рождений и смертей, перерождений и смертей
Домой!

Янка Дягилева, «Домой!», 1988

Вавилон — это «чужой дом», а не наш, а для нас это последняя остановка перед домом. Тот, кто действительно хочет «домой», никогда уже не скажет, как «герои рок-н-ролла» образца 1981 г., «я хочу быть живым».

...Смерть, сияние, страх Чужой дом
Все по правилам, все по местам
Боевая ничья до поры
Остановит часы и слова
Отпустите меня...

(Янка Дягилева, «Чужой дом», 1988)

Для того способа, которым нужно сделать следующий и последний шаг, мир знает только одно название — самоубийство. Мир не знает другого имени ни для сознательного полета мотылька на свечку, ни для похода Мишутки «прямо на Берлин». Но для того, кто действительно хочет совершить этот шаг именно так, чтобы за ним увидеть новые небо и землю, все видится по-другому. Оказывается, это «жить как все» — быть затянутым всеобщей каруселью — означает подвергнуть себя самому тривиальному и бессмысленному самоубийству:

...Железный конь, защитный цвет, резные гусеницы в ряд
Аттракцион для новичков — по кругу лошади летят
А заводной калейдоскоп гремит кривыми зеркалами
Колесо вращается быстрей
Под звуки марша головы долой

А за осколками витрин обрывки праздничных нарядов
Под полозьями саней живая плоть чужих раскладов
За прилавком попугай из шапки достает билеты
На трамвай до ближнего моста
На вертолет без окон и дверей
В тихий омут буйной головой
Колесо вращается быстрей.

Янка Дягилева, «На черный день», 1987

Самоубийство встречает со всех сторон. Но, оказалось, их слишком много и слишком разных, этих самоубийств, а выбрать надо одно, и лучше сделать этот выбор самому — не ожидая того, который сделает за тебя «попугай».

Какого-либо окончательного вывода, сформулированного в словах, Янка не оставила, но от нее передавалось ощущение чего-то значительного и даже так: самого важного, — что находится где-то рядом, хотя и неуловимо. В альбоме Егора Летова, где Янкино влияние очевидно и максимально (Прыг-скок, 1990), есть песня, передающая именно такое ощущение (Песенка о святости, мыше и камыше):

...Всю ночь во сне я что-то знал такое вот лихое
Что никак не вспомнить ни мине, ни тебе

Руками не потрогать
Словами не назвать

4. Встреча на прибрежном льду

...Вот только после «страшно» и может пойти речь о христианстве. И не надо говорить, будто это Константин Леонтьев выдумал.

Христианство начинается со смерти. Об этом могли забыть только те, кто забыли свое крещение — во что они крестились. Нелишне напомнить — это те слова, которыми Церковь встречает новокрещенного: Или не разумеете, яко елицы во Христа Иисуса крестихомся, в смерть Его крестихомся? Спогребохомся убо Ему крещением в смерть (Рим. 6, 3-4). Там еще и чуть дальше сказано: Аще бо сообразни быхом подобию смерти Его, то и воскресения будем (Рим. 6, 5). «Образ смерти» Христа, которому наша смерть должна быть со-образна, на языке неверующего мiра давно назван: самоубийство (Ф. Ницше).

Христианские добродетели смирения и бесстрастия таковы, что не мне о них рассуждать. Но даже я усвоил из святых отцов, что высокого не бывает там, где пренебрегают низким. А низкое — то есть наиболее общедоступное, но и наиболее общеобязательное — это никак не меньше того поверхностного «отречения от мира», которое совершает сознательный самоубийца. Если даже люди, не знающие Христа, бывают способны понять, что у окружающего нас «белого света» нет и не будет того, ради чего мы обязаны сидеть в нем на цепи, то это тем более ясно для всякого, кто выбрал для себя соучастие в смерти Христовой.

Нельзя решиться выбрать христианство, не выбрав всего того, что, по отношению к миру и к своему физическому существованию, выбирает самоубийца, — и, конечно, не выбрав «кое-чего еще»... чего «словами не назвать» — «ни мышу, ни камышу, ни конуре, ни кобуре», ни Янке Дягилевой, ни Егору Летову, ни «Наутилусу Помпилиусу», ни автору этих строк. Можно, однако, молиться со вниманием, одинаково зажмуривая глаза навстречу «мусорному ветру» мыслей, чувств, воспоминаний, эйфорий, депрессий...: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго.

Это путь, хотя и страшноватый, — но беспроигрышный: ведь нам «нечего терять».

Этот эксперимент уже спланирован в одной песне Янки (Reggae, 1989), но для его исполнения нужно еще участие другой заинтересованной стороны, место которой вакантно. Думаю, не надо объяснять, что я считаю это место — местом истинной Православной Церкви.

Итак, вот план. Экспериментатор уже в могиле:

Неволя рукам под плоской доской
По швам по бокам земля под щекой
Песок на зубах, привязанный страх...

И вот, когда воистину терять нечего, он командует вертолету — не тому «вертолету без окон без дверей», которым командует «попугай», а настоящему и (пока что) управляемому вертолету — попробовать совершить посадку на ненадежном с виду прибрежном льду уходящей куда-то далеко вглубь времен Традиции:

У берега лед — сажай вертолет
Нам некуда сесть, попробуем здесь
На куче имен под шорох знамен
На тонкую сеть прозрачных времен

Иермонах Григорий (В.М. Лурье), полный текст статьи можно найти здесь, 02.2001