Антон Буданов
|
|
|
В
принципе, фрау Дягилеву я узнал, как это принято называть сейчас как
гёрлфренд некоего Егора Летова. Я должен сразу сделать некоторое отступление:
на самый-самый первый Новосибирский Рок-фестиваль приехала очень смешная
группа из города Омска. Называлось это шоу ТРЕТИЙ РЕЙХ, что было шоком и
пощечиной, потому что комсомольцы литовали тексты каким-то беззубым хорд-рок
группам, подражавшим DEEP PURPLE, – а тут приехали какие-то то ли панки, то ли хиппари
отпетые. Они выглядели очень экстравагантно и назывались ТРЕТИЙ РЕЙХ, хотя,
на самом деле, это был тот самый ПИК КЛАКСОН. И за ударной установкой с
трудом угадывался очень такого интеллигентного вида молодой человек, в
очёчках, играть на барабанах не умевший, как и все они толком не умели
играть, хотя в общем, очень дружно это все у них получалось. Никто не знал,
что этот молодой человек за барабанами, буквально через год или два взорвется
суперстар, и по всей стране устроит дебош, фурор – «кожаны чернее ночи, панки
в городе – хой-хой-хой!». Вот. А мы все же здесь в одном котле варились, в
рок-клубе этом новосибирском, а поскольку Новосибирск, – столица Сибири, то
вся окрестная братия – омская там, барнаульская, тюменская – здесь крутилась,
и называлось все это движение «Рок-Периферия» – где-то от Урала до Дальнего
Востока. Я не буду скрывать неприязнь людей провинциальных к людям,
проживающим в Москве и – отчасти – в Петербурге, хотя, конечно, петербургские
столько антипатии не вызывают… И, как альтернатива, появился сначала Егор Летов,
а потом и Дягилева. Вы заметьте, кстати, какая фамилия – Дягилева. Не
Сидорова. Насколько я помню, она из очень хорошей семьи, жили они в центре
города, там, где обычно обитает номенклатура, тогда еще советская. Папа у нее
– он не партийный босс, а, по-моему, какой-то крупный ученый… Впрочем, дома у
нее я не был, а пересекались мы, когда она стала известна широко в узких
кругах, как, так сказать, гёрлфренд Егора Летова. А до этого она попевала
свои песенки в узком кругу – это тогда, да и сейчас, было модно: песни под
гитару. И тут вдруг ее супружник, сожитель – не знаю, как назвать – Егор
Летов начал громко со сцены петь «Мы лед под ногами майора» – что-то в этом
роде. Ну, где-то с полгода она послушала благоверного, естественно, вышла на
другой круг общения – и запела. Сама. Причем чуть ли не ГРАЖДАНСКАЯ ОБОРОНА
ее первыми аккомпаниаторами и была, потом уже, а в основном она ездила по
всяким Барнаулам и Томскам, где тур шел, где люди собирались… Тогда вообще
интересно было: мы слушали людей просто с гитарой, хотя, приходили на «рок»,
на пятое-десятое – и вот Яночка, как бы, и засветилась, а даже если и не
выступала – то все равно присутствовала. И, после всех этих «Рок-Периферий» и
«Рок-Азий», все, кто принимал самое активное участие – где-то набивались в
какие-то домики – в Барнауле вообще полгорода деревянных домиков – нажирались
водки, говорили до утра. Если честно, общались мы с ней довольно
поверхностно, так, на уровне «Здравствуй, Яна» – в тот период с ней общался
такой Николай Гнедков, а я, собственно, был барабанщиком его ансамбля. А это
ведь такая специфика: Коля – он вожак, певец и поэт, он лицо ансамбля, а я
просто где-то есть. А Коля с Яной – они же поэты, личности – и они вдвоем
уходили, о чем-то говорили, а я, собственно, и не лез, я никогда не писал
никаких песен – и о чем мне общаться с Яной? Ну Янка и Янка… Единственное,
чего я не понял во всей этой истории – чего она полезла в речку Иню, Инюшку…
Это в начале мая было, к тому времени, насколько я помню, она никаких
отношений с господином Летовым не поддерживала… Общее
впечатление – что она была такая
первая, я буду это говорить с позиций настоящего времени – в то время она
была такая первая. До этого все наши рок-герои были такие малолетние
наркоманы в кожаных куртках. Я никого не хочу задеть, но весь рок – он был
вот такой, что-то там парни кричали спьяну про больную совесть.
революционизировали, как могли, обстановку. И вот выходит девочка, и начинает
таким ангельским голосочком… как это: «И телевизор с потолка свисает, и как
хуево мне, никто не знает»… Что меня вообще в том периоде всегда удивляло,
доперестроечном, советском периоде – то, что люди это делали, отчетливо
понимая, что это творчество – оно, в принципе, какого-то успеха не приносит.
Единственное, что могло это принести – это то, что те, кто ее приглашали в
соседний Томск или Барнаул, присылали деньги на билет, на плацкарту. В
отличие от нынешнего обилия различных талантов и супер-пупер талантов, она, –
да и все, пожалуй, – были бескорыстна. И была у них какая-то своя тусовка – вот
Коля Рок-Н-Ролл, Дягилева, Летов – и те, кто там рядом был – они какой-то
своей стайкой держались, а вот мы с Колей туда уже как-то не входили… Мы
как-то пересекались, сталкивались, выпивали – но вот так, чтобы быть своими – этого не было. И вот это то,
что их слегка отличало: все были «братки-рокеры», а они были нам как бы и не
братки и не рокеры… так как-то. То есть, вот эта какая-то оппозиция жизни,
оппозиция власти, и плюс еще оппозиция и той среде, той рокерской массе,
которая, в общем-то, упертая была, – они себя как-то выделяли, вычленяли. Это
вот упорное нежелание связываться с профессиональными музыкантами… ну,
Летов-то вообще потом стал как Майкл Джексон – последнее, что я видел, здесь,
в Новосибирске, больше всего напоминало Майкла Джексона – по духу
происходящего… И эта
вот особенность, – она воспринималась однозначно со знаком «плюс», мы все
любили и гордились, что, вот, она наша местная такая хорошая. Но, понимаете,
в жизни – не смотря на все эти маты, несмотря на мужа-Летова, она оставалась,
так сказать, прямо чуть ли не барышней, окончившей Смольный. В Новосибирске
есть один маленький город-спутник, называемый Академгородок, куда уехали из
Москвы, Петербурга, Харькова и прочая – кто по политическим воззрениям, кто
по пятой графе, чего скрывать, – который всегда оставался хранителем лучших
традиций и Меккой: все эти новосибирские лабухи туда периодически ныряли –
отдохнуть. Отдохнуть, прийти в себя. Новосибирск-то, он не шибко
комфортабелен, а там кампус университетский, сделанный в подражание американским
60-х годов, там пляж шикарный летом, и там такая вольница была: они делали
ядерное оружие, а им за это разрешалось ругать Советскую власть и слушать
бардов. Товарищ Высоцкий и все эти Визборы-Кимы туда ехали, как к себе домой.
И, собственно говоря, по большому счету, Янка Дягилева являлась продуктом вот
той среды. Новосибирский
рок – он в принципе двояк: с одной стороны вот этот люмпенский хэви-метал –
до сих пор очень сильный… Какие-то мужики выбегали на сцену играть хэви-метал
– супермодный тогда хэви-метал! Один мне показывал, – у него кольчуга была
самодельная. Я говорю: «Как ты ее сделал?» – он говорит: «Да я токарем
работаю, а еще на бас-гитаре хард-рок играю, ну вот и наслесарил себе…» Самый
главный хит звучал что-то типа: «Рэмбо – яростный злодей!» – про Рэмбо песни.
Про Сильвестра Сталлоне пели… Панки – тоже люмпенского происхождения, не
будем идеализировать. И с другой стороны – небольшое течение, эта вот свежая
струя, те, кто пел и думал, – это была Дягилева, это был Гнедков… я всерьез говорю
«был». Его
спасла фру Громина, дочь очень известного джазового гитариста, в свое время
выехавшего в Данию и женившегося на датчанке*. И эта самая дочурка – когда
они, молодежь Запада, стали сюда ехать, русский рок смотреть, – где-то, чуть
ли не в Череповце, увидела этого Иисуса Христа, Николая Владимировича
Гнедкова, открыла большие скандинавские глаза, сказала: «Николя, я вас
люблю!» – и увезла его. Собственно, спасла… Его отец, Гнедков-старший –
главный режиссер Западно-Сибирской студии кинохроники, благодаря его связям
были сняты первые в Новосибирске клипы музыкальные, это была ИДЕЯ ФИКС, где
Николай пел: «Я посторонний, я посторонний…» У Николая на самом деле
удивительные стихи… То
есть, наряду с тем, что здесь вот, в Дзержинском районе Новосибирска,
авиастроительный завод имени Чкалова – там был еще и вот этот росток какой-то
лирический, это же все лирика – что Гнедков, что Дягилева. Там что всегда
было? Была хорошая поэзия, настоящая русская поэзия, в лучших ее традициях –
плюс гитарно-вокально-инструментальное звучание, на волне вообще интереса к
творчеству таких групп . Вот они как-то появились – и публика, я вам должен
сказать, здесь к этому была не готова. Мы с
ИДЕЕЙ ФИКС, когда играли на этом самом первом Рок-фестивале, играли первыми.
И в промежутках между песнями – два-три жидких хлопка: люди, которым за
тридцать, те хлопали. Стоя. А большая часть зала, включая галерку, просто
скандировали: «На-хуй! На-хуй!». Янку принимали лучше, но это было уже
позднее, когда начали вслушиваться, понимать, что «и так тоже можно». Она все
равно была по-своему востребована, она бы все равно пела. Плюс
– мы же все были в плену иллюзий. Когда моя мама уезжала (я тогда уже в
Питере играл), она позвонила: «Антоша, приезжай, я уезжаю в Израиль» – я
приехал, была пьянка отходная, она говорит: «Пойдем в ЗАГС, переделаем тебя с
хохляцкой национальности и фамилии на мою, еврейскую, а еще лучше – поехали».
Я тогда сказал: «Мама! Ты что?! Вот сейчас Горбачев прогонит коммунистов –
тут-то все и пойдет! Нас всех начнут снимать в клипах, мы будем играть на
стадионах, воспрянет русский рок…», пятое-десятое – и Яна, она, наверное,
тоже этого была не чужда. Понимаете, когда человек что-то делает, творчеством
занимается – до какого-то момента это можно делать на энтузиазме, на желании.
Ну, год, ну, два, ну, три, – а потом все равно уже нужны аплодисменты. Не
аплодисменты – так отдача, хоть что-то взамен все равно человеку надо. Ну
ладно, мне – я барабанщик, ну, не получилось, Коля уехал – все равно будет с
кем водку жрать, хэви-метал играть. А отдачи-то не было. Она отдала все, вот
она копила, весь этот вот потенциал, она его выносила, она его сыграла – и
все мы, все эти неформальные круги – мы все сидим, балдеем, действительно, мы
такого не слышали: на хорошем русском языке, прекрасным голосом, это же не
профессиональные музыканты с текстами, которые несут ерунду… И она это дает и
дает. И тут, вот как мне это видится, наступает момент ломки. Все, нате свободу, пойте, о чем хотите, как хотите – и
постепенно начинается пришествие других кумиров. Не тех эстрадных кумиров,
которых мы знаем – а новых русских звезд, российских – и почему-то это
оказывается ЛАСКОВЫЙ МАЙ. Тот потенциал, который был накоплен, который нужно
дать людям: слушайте, люди, песни за жизнь, они про всех и обо всех! А
оказалось – нет, оказалось, что востребована отнюдь не Дягилева. Мужики-то
проще переживали, тот же Коля Рок-Н-Ролл: он с утра водяры зальет, каждый
день – и ему все нормально, ему после спецбольницы вообще ничего не страшно,
такой не повесится и не утопится. А она всего лишь девушка, которая, на самом
деле, всю свою взрослую короткую жизнь провела в Академгородке, слушая бардов
под гитару, – и вдруг выясняется, что «не надо». Что дальше? Муж-Летов что
ли? Какой он муж? Он хороший парень, панк – флаг ему в руки. Если бы кто-то
сумел вот это взять, раскрутить, – но все эти бойкие комсомольцы, они к тому
времени, к началу девяностых, уже сориентировались, побросали к херам эту
рок-музыку и начали торговать мягкой мебелью. Плюс,
конечно, неудачи в личном плане. Говорить не буду, не очень много и знаю. Я
думаю, она была не чужда наркотиков, – где панки, там наркота, добрый Егорка
научил всему, что сам знал. А у наркотиков есть такое свойство: их нужно
потреблять тогда, когда у вас все нормально, когда вы себе можете позволить
наркотики, а в тяжелый период жизни – не надо этого делать, надо бороться.
Если мы попытаемся наркотиками заглушить свои проблемы, мы получим суицид.
Как, кстати, закончил жизнь скрипач, пианист и аранжировщик группы ИДЕЯ ФИКС:
22 июня аккурат залез в петлю… И она
исчезла из поля зрения, где-то на полгода – все была, была, вот есть, о,
Янка, клево, Янка, на тебе косяк, ты нам спой песню, – а потом всплыла. В
Ине. Грубо говоря, она была поэтесса – ну, не Марина Цветаева, но поэтесса,
которой выдался случай свои стихи взять, вынести людям – и после каких-нибудь
люмпенов с их хэви-металом все равно зал взять, чтобы в зале зажглись
зажигалки… И она это сделала. И, как мне кажется, причина ее ухода – в этом,
она просто прочувствовала ситуацию: грядет Большое Говно. По большому счету.
Я по-другому не могу расценивать ситуацию, даже просто сравнивая тот рок,
который появился тогда и то, что появляется сейчас. А у поэтов есть дар
предчувствия, все-таки. Не было выхода. Она русская женщина, ей некуда ехать,
некуда бежать, принца, который бы увез, как Колю его датская принцесса
увезла, тоже не было. Может
быть, если бы какой-нибудь нормальный мужик появился у нее, нормальный… Их
ведь тоже по пальцам перечесть – нормальных-то, который бы понял, что это
такое – может быть, все и было бы по-другому… 6.10.1999,
Новосибирск. *Ддочь Николая Громина,
джазового музыканта, эмигрировавшего в 70-х в Данию. |
|
|
|
|