Память крови сильнее памяти ума

Искусство никого ничему не учит. Оно выражает. По пословице «У кого что болит, тот о том и говорит». Это закон. Закон этот равно верен для любого произведения, неважно, что думает по этому поводу автор, неважно, что говорят о его произведении. То же и Янкины песни. Hе декларация, не прокламация, а «детский крик за углом» — вот образ этой поэзии. Да, поэзии; а почему русская поэзия 60-70-80ых годов приняла вот такую форму — вопрос отдельный. Да, детский крик, детский плач, не от ума, не от большого сердечного опыта, а, скорее, от болезненности его. не плач ребенка, у которого отняли шоколадку, а адский вопль из квартиры, в которой висит только что убивший маму папа, а орущее существо не может дотянуться до замка, чтобы выйти. Русская поэзия 60-х — 70-х выразила надежду. Русская поэзия 80-х и дальше выразила... нет, не отчаянье, — похоронный плач. По убитой и самоубитой и доедаемой Родине, которую не вернет нам ни поп-шлеп под балалайку, ни театрализованная пляска на костях запорожцев. Эта поэзия названа «рок», но имеет мало общего с тем, западным, который умеет блевать и плевать, но не умеет плакать. Ему нечего оплакивать, потому что они не имели того, что мы потеряли. Русь постигла судьба Атлантиды. Мы перешли в другой эон. Колокол теперь звучит не в городе, а над ним. И мало тех, кому он что-то говорит. Мы забыли, мы потеряли, у нас утонуло, сгорело все, но память крови сильнее памяти ума, и поэтому мы воем, ноем, кричим, скрипим зубами, потому что потеряв — не обрели. Мы не знаем сами, о чем кричим, и мало кому из нас удается вспомнить. Обломки разбросаны между Питером, Иерусалимом, Парижем и Тверью.

Борис Гребенщиков, 1990-1991, источник неизвестен (найдено в Сети)