Олег «Берт» Тарасов

 

Все началось, пожалуй, как ни странно, с февраля 1988 года, когда со смертью СашБаша стало ясно, что возник некий вакуум. Все эти пафосные Кинчевы, Гребенщиковы – они просто исчезли. Мы с парой друзей как раз поехали в Питер и видели всю эту мерзость, проходящую в Рок-клубе, «вечер памяти», где какие-то пьяные мудаки вылезали на сцену, чтоб себя продемонстрировать, били себя пятками в грудь, размазывая пьяные сопли по роже – настолько неприятно все это было, настолько фальшиво! Весь этот так называемый «русский рок», «советский рок» просто перестал для меня существовать. А где-то через месяц после этого то ли Леша Коблов, то ли Лева Гончаров – кто-то привез из Киева грязнейшую запись альбомов ОБОРОНЫ 87-го года, где как раз была Янкина «Печаль Моя Светла». Такое вот было первое знакомство. Ну, тогда по одной песне трудно было что-то сказать – ну что, ну еще одна девушка… Но песня все-таки прозвучала, плюс еще использование «лексики»… А результатом всего этого стало то, что мы целой группой людей очень сильно запали на ОБОРОНУ, и когда Комарова стала мутить первый «СыРок», я ее нагрузил, чтоб она пригласила ОБОРОНУ. Я тогда часто мотался по стране, занимался андеграундными записями и часто ей кого-либо советовал. Она пригласила, они приехали, выступили, я с ними познакомился и когда где-то через месяц получил информацию, что оборонщики будут через неделю в Москве, у меня сразу же возникло желание в какой-либо форме устроить им концерт, квартирник, что-нибудь. И мои друзья из общежития Автомеханического института, откуда я благополучно незадолго перед этим вылетел, сказали: «Можно у нас – есть репетиционная точка, давай сделаем, нет проблем». Об этом услышал мой бывший одногруппник, а тогда уже председатель комитета комсомола МАМИ Леха «Комиссар» Трубников и сказал: «Как? Чего? Почему? Зачем в общежитии?! Почему на точке?! Самую большую аудиторию!» – я так понял, что он все это решил провести по ведомству работы с молодежью, культурно-просветительской, галочку какую-то отчетную поставить типа: «Модная группа? Хорошо, сделаем!» Это, кстати, сыграло некоторую негативную роль, поскольку тот аппарат, который на репетиционной точке стоял, был бы вполне достаточен, а на эту огромную аудиторию его явно не хватало. А когда мы все уже туда перетащили, и обнаружилась некоторая слабость звука, было уже слишком поздно. К тому же, я слишком уж понадеялся на популярность ОБОРОНЫ, и из всех рекламных акций был только обычный телефонный обзвон десятка важных людей, которые по своим каналам обычно собирали тусовку, да еще я заскочил накануне на Горбушку, сказал там Ким Ир Сену, Хирургу, Гарику Хабаровскому и еще паре людей. В итоге пришло человек 80, в основном все на халяву, конечно. Ким Ир Сен, – это Олег Гоч, человек из Ростова, легендарный персонаж, приехавший однажды в Москву со значком Ким Ир Сена на груди, и без всякой прописки сразу влившийся в центровую тусовку; он один из организаторов «Ночных Волков», один из первых, кто на «Харлей Дэвидсоне» 43-го года по Красной площади начал ездить. Мы его раскатывали, поскольку он не заводился обычно… Ну вот, приехали Лена Резентул, Алла Миневич, они собирали как раз деньги, но это уже было на концерте. А утром того дня я встретил ОБОРОНУ на вокзале, с ними была Яна, перед этим я ее никогда не видел, поскольку на «Сырке» она не выступала. Мне ее представили, а я от обилия впечатлений как-то волновался, и, честно говоря, особо на нее внимания не обратил. Ну, человек, хороший человек: уж если человек здесь, с Летовым, значит, всяко свой. И я совершенно потрясен был, когда после трехчасовой примерно настройки мы запустили толпу, и Яна начала петь – это просто пригвоздило: я заметил, что вся эта вот наносная манера поведения у большинства людей исчезла напрочь, какие бы они ни были пьяные. Практически не было всего этого мудачья, которое плясало, строило «козы» обычно на всех других концертах – так сильно подействовало. И эта фраза, много раз цитировавшаяся, насчет того, что «если бы в СТУДЖИЗ пел не Игги Поп, а Дженис Джоплин…» – ее тогда произнес мой товарищ Дима Лазарев по прозвищу Флэнджер – он тогда гитарные примочки делал, отсюда и прозвище.

Вот, кстати, когда в Питере в «Пищевиках» была годовщина смерти Башлачева – вечер памяти Башлачева, поминальник – из Москвы мы поехали все, с Летовым и Янкой. И запомнилось огромное количество этих безумных, безмозглых красно-черных алисоманов, которые кричали все: «Кинчева давай!» Кинчева при этом не было, а был Задерий, и он выступил очень неплохо, прочувствованно и тактично, и вообще одним из нормальных людей оказался. Никого из артистов там не представляли, люди выходили просто с гитарой и исполняли… Помню, был ужасно жуткий аппарат, делали очень сильный ревер, Янкина гитара плакала, звенела, свистела. Мне показалось, что Янкино выступление было одним из сильнейших за весь вечер, практически вся эта ботва, опять же, сразу утихла, замерла просто.

А после того концерта, в МАМИ, еще пару дней ребята оставались, жили в общежитии. Весьма шумно и интересно проводилось время, поскольку тогда с ними был их тогдашний директор Пятак**, исполнявший несколько сотен советских песен. Подразумевалось, что, может быть, Летов и Яна споют, но они держались как раз тихо, очень спокойно, и центром веселья был Пятак, исполнявший все это.

Главное, почему то, что Янка пела и как она пела, притянуло? Видно было, что это все не какой-то попс, а Правда. Она не могла никогда ничего объяснить, такое ощущение создавалось, что она медиум, что она не отвечает за то, что написала, что она – просто проводник какой-то, через которого какая-то Правда приходит, и что это надо просто принимать. Вся эта тематика очень негативная, конечно, воспринимается тоже людьми определенного типа. Я для себя чувствую, что это была одна из тех встреч, которые определяли и определяют мою жизнь. Как бы я потом ни пытался освободиться от этого – я и в Германию уехал, остался там – это тоже была в чем-то попытка убежать от этого. Но от себя не убежишь, все равно это тебя догоняет. Я начинал заниматься совершенно другой музыкой, го-трансом, к примеру, в 95-м году – Женька*** все надо мной смеялся, мол, что, ты опять в «Птюч»? – где я два месяца зависал… Все равно все туда же возвращалось и возвращается, я сейчас и не пытаюсь никак от этого отвернуться…

Собственно, с того концерта в МАМИ началась какая-то раскрутка Янки в Москве, они с Летовым буквально через месяц появились опять, дали парочку концертов, на которых было еще недостаточно много народу, не было еще этой культовости. Приходило 20 человек, но уже стали подтягиваться какие-то значительные люди – Гурьев, к примеру, появился. На концерте в МАМИ его не было, он в то время занимался всяческими мерзкими московскими проектами типа НИИ КОСМЕТИКИ, и для него это было верхом. Он никак не воспринимал ни ОБОРОНУ, ни Янку, и, собственно, рецензию на концерт в МАМИ для «Урлайта» он писал с моих слов, сказанных по телефону. Но где-то через месяц у него это прошло. А через месяц или полтора прошел первый концерт в МЭИ, где Янка выступала с ОБОРОНОЙ вместе, после этого начались поездки в Питер, наши совместные поездки в Харьков – зимой и летом 89-го.

Поездка первая в Харьков была довольно такая… Я напился одеколона какого-то, а Флэнджер очнулся уже в поезде – типа: «Где я?» В Харьков мы большой компанией поехали, человек 15, с Кобловым, с Верой Голубченко… На квартирнике выключалось электричество, какие-то были помехи в электроснабжении, и поэтому одна песня в записи оборвана. Янка продолжала петь в темноте, люди там зажигалки включали, но записи этого фрагмента просто не осталось. И спасибо большое Свете и Диме Рудим, на квартире у которых все это происходило и которые тогда сыграли просто роль добрых эльфов, потому что вписывать 15 человек в достаточно небольшой квартире, да еще имея ребенка…. Летом был еще один квартирник, тоже тройной – зимой Летов/Янка/Чернецкий, а в июне Янка, Андрей Вох – я тогда пытался его продвинуть – и Коча.

После Харькова мы встречались с Егором, с Янкой где-то с периодичностью в 2-3 месяца. Скажем, в Питере, куда я часто приезжал и где оборонщики, бывало, подолгу зависали – то с концертами (во «Времени» вот выступали в апреле 89-го), то записывали барабанные болванки у АУКЦЫОНА, то просто у Фирсова. Они с собой, естественно, привозили катушки с записями, давали Фирсову, и в Питере Фирсов через Рок-клубовскую студию звукозаписи распространял. А в Москве, еще в самом начале, до приезда ОБОРОНЫ на «СыРок» я на такой идеалистической волне несколько кассет завез Ким Ир Сену, – и он сразу начал это копировать активно. Я имею в своем архиве каталог студии «Колокол» 88-го года, когда там не было ничего, только стояла вся эта ботва Рок-Лабораторская и большое количество каких-то неизвестных групп, а также Малежики и прочая фигня, они зарабатывали на всем. Когда появилась ОБОРОНА, буквально в течение полугода произошла революция, когда я приходил и стал вдруг замечать, что из десятка заказов примерно 8 – заказы на ОБОРОНУ. И это уже было подтверждением массового успеха. И каждый мой приход в Рок-Лабораторию сопровождался воплями: «А какие-нибудь еще альбомы ОБОРОНЫ вышли? Вышли?! А ты принес?! Принес?! Ура!!!» – и тут же какие-то заходящие люди слышали от Кости Кудряшова или от Гоча про новый альбом, сразу доставали деньги, клали на прилавок, все это заказывали. В принципе, тогда о деньгах вообще разговора не было, думали примерно так: «Вот, наша группа получает популярность, и наконец-то вместо всей этой «блеваторской» херни нормальные люди заказывают ГРАЖДАНСКУЮ ОБОРОНУ». И Бог с ним, что люди зарабатывают какие-то копейки на каждой копии, – чисто для морального удовлетворения все это было очень важно.

У меня была уже какая-то внутренняя потребность, я фактически уже не мог жить без этой музыки, без концертов. Не знаю, как там с героином, никогда не пробовал, но, наверное, это что-то сродни. Я чувствовал, что мне это надо, что без этого я жить не могу. Поэтому всеми силами старался добыть денег, а не добыть денег, то так вписаться в поезд, поехать, и уже по ходу разобраться, на местности. Какая-то внутренняя потребность. И много было таких людей, сложилась какая-то такая тусовочная сеть знакомых, которых можно было встретить в любом городе – Лена Рейзентул, Алла Миневич,**** Леша Коблов. Мне не нужно было думать, будут они где-то или не будут – если я узнавал какую-то информацию, то стоило мне позвонить, и автоматически через два дня человек приезжал. На этот концерт в МАМИ, который, в общем-то, не удался – единственный электрический концерт в моей жизни, который я сам полностью устраивал – они приехали, вывалили кучу денег (Лена и тогда была зажиточная), пообщались и уехали. Этих же людей можно было встретить где угодно, в Новосибирске, Владивостоке – выбивались какие-то командировки, еще что-то, видимо, в силу какой-то внутренней потребности. В Горький мы ездили, там в Политехническом институте был большой концерт: Летов, Полковник и Чиж. Янка там не выступала, но была там.

В БКЗ было ощущение наибольшей причастности Летова, Янки ко всему происходящему, потому что большинство остальных устроило какой-то совершенно ненужный попс. Важные люди ходили за сценой, Троицкий и так далее. В принципе, даже высказывание Летова сохранилось на записи. Наиболее адекватно себя вели как раз Летов с Янкой. Без какого-то выпячивания себя. Ну, и сама атмосфера – пафосный зал с дорогими бутербродами с икрой, совершенно не вязавшийся с самой темой вечера. И Летов с Янкой никак не контачили с остальными рок-звездами, выступавшими тогда, как бы по умолчанию там они были.

У нас происходило некоторое общение все время, и что касается Янки, то было заметно, что происходят энергетические изменения, надвигается какая-то катастрофа. Такое ощущение у меня было. Апофеозом всего этого стали, пожалуй, концерты в Череповце и после. Сама эта атмосфера, и череповецкая, и концерта в МЭИ – это было уже полнейшим пределом такой негативной энергетики, когда мне вообще было ясно, что сейчас должно случиться. И что с этим ничего не сделать. Даже не от Янкиной подачи, а от концерта в целом. Ник, кстати, тоже все это воспринимал, уж не знаю, на каком уровне, и я помню, что когда этот тройной концерт в ДК МЭИ проходил, за сценой происходила фактически драка: Ник наезжал на Летова, разве что морду не набил, приходилось их разнимать. Летов отстранялся, демонстративно отворачивал лицо и старался на Ника даже не смотреть, никак не общаться. Типа «Ник охуел, Ник – всё, и мы ничего общего не имеем…» А я тогда получил поручение от Саши Иржевского, тогдашнего директора группы КОБА: Саша должен был лететь к своим четырем детям во Владивосток, он меня попросил просто привезти Ника во Владивосток и благополучно отбыл. И мне с Ником пришлось поневоле много общаться, и в процессе практически ежедневного общения, в приватных разговорах, когда доходило до темы воздействия Летова на Янку, он многократно повторял, что Летов своей энергией разрушает Янку и подталкивает ее… Вот. И где-то через месяц мы с Ником были в Тюмени, две недели там провели – и доехали до Новосибирска, где местные музыканты ему предложили записаться в ДК Чкалова. Там была такая примитивная, но по тем временам вполне достаточная студия, где многие известные группы писались, КАЛИНОВ МОСТ, например. И тут же с налету подтянулся Роник Вахидов,***** еще несколько человек, пригласили также и Янку. Ник, по привычке, как всегда: «О! «Старуху», Яныч, приходи! Может быть, что-то вместе сделаем!». А она была тогда просто… неживая, что ли, и единственное, на что ее хватило, – она взяла небольшие колокольчики и на них подзвенела в одной песне. По-моему, Полночный Пастырь называлась эта запись, – уж не знаю, можно ли это назвать участием как сессионного музыканта. Наблюдать это было достаточно тяжело, – все, что тогда происходило, я себя отвратительно тоже по этому поводу чувствовал, не знал, что можно сделать, чем можно помочь, – это было вообще непонятно. Янка жила тогда в общежитии, где Валера Рожков обитал с Нюрычем, я пару раз там появлялся. Один раз пришел – и не застал никого, и, наверное, два часа сидел в коридоре, курил и даже письмо ей написал, в том плане, что «не вздумай ничего делать» – потому что у меня было такое чувство, что это может случиться сейчас, может быть, уже поздно, может быть, я сейчас ее не дождусь… Может, кто-то назовет это шизофренией – не знаю…

Потом я уехал с Ником во Владивосток, и мы какое-то время с Янкой не пересекались. После, в сентябре, когда Леша делал фестиваль в Зеленограде, имел место концерт, который показал, что какого-то улучшения нет, светлее и лучше не стало, – ощущение было примерно такое же. Другое дело, что мне в тот момент сложно было как-то на всем концентрироваться, я тогда был еще звукооператором у Олди, и на этом концерте, где и аппарат был, прямо скажем, так себе, выстроить звук было сложно, все происходило на диких каких-то нервах. А с другой стороны, мне нужно было сопровождать свою подругу Терезу, девушку из Германии – и тогда общение с Янкой фактически не происходило, пара пьяных, ничего не значащих фраз. А следующее пересечение было в Барнауле, куда я прилетел, привез, опять же, Терезу, западногерманскую журналистку. Само проведение концерта мне показалось каким-то полностью неправильным: директор группы, профессиональный телеоператор сидел за пультом и выстраивал звук, на который потом буквально все наезжали. Сделанная на профессиональный диктофон «Sony Walkman» через микрофон запись была тут же в номере отслушана всеми музыкантами – и практически никому не понравилась. Янка предложила тут же даже ее и стереть, но я не мог себе позволить такой «роскоши». Ну вот, телеоператор выстраивал звук, а я сидел в автобусе Барнаульской студии телевидения и монтировал с трех камер видеоматериал, притом, что до этого у меня никакой практики работы видеомонтажером, естественно, не было. И сами видеомонтажники смотрели на меня несколько странно – «Что ты делаешь?!» – они пытались сами выстраивать, но делали это совершенно по-эстрадному, как обычно это у нас на телевидении принято, а я пытался какую-то альтернативу сделать. Печальная судьба этой записи, в принципе, известна: буквально через месяц пленка была размагничена, чтоб записать какой-то очередной материал, поскольку «Betacam»-пленок всегда не хватало, а такую запись с обилием мата никуда нельзя было использовать. Это как раз где-то через месяц и выяснилось; после «Рок-Азии» мы с Терезой вернулись в Новосибирск и остановились у Нюры, у нас тогда с ней были очень хорошие отношения. Да и к кому, собственно, еще было ехать? И я от туда несколько раз звонил в Барнаул ведущему местной молодежной музыкальной программы – не помню, то ли Филиппов, то ли Филимонов его звали. Он обещал это все переписать, но так и не сделал, а потом эта запись была благополучно похерена, и теперь ее уже неоткуда взять. Хотя я очень надеюсь, что, может быть, какая-нибудь копия еще может всплыть…

Один из таких вот характерных моментов – как это все записывалось тогда. Когда по пути во Владивосток я останавливался в этом общежитии у Валеры, однажды ночью там пытались записать «Нюркину Песню». Записывали на катушечник, на пленку «Тасма», которая единственная продавалась в магазинах Новосибирска и Омска – потому, собственно, все мастера ОБОРОНЫ на «Тасмах». Пленка засирала головку мгновенно – я насчитал восемнадцать дублей, которые останавливались, пленка протиралась спиртом, проматывалась, прочищалась, как только можно – но в итоге за всю эту ночь так ни одной записи и не удалось сделать. Вот поэтому сохранилось так мало дублей – пленку тут же отматывали назад и всю стирали, хотя я предлагал оставить все, как есть; все равно это имело ценность, все эти фразы произносившиеся, шутки, смех…

Я остался специально на первых «Индюков». У меня уже была виза за десять марок, выездной паспорт, за 20 марок купленный (хотя у меня четыре года не было вообще никакой прописки) – тогда расценки такие были, смешные. И вот я оттянул, как мог, отъезд, где-то на две недели, а сразу после фестиваля уже уехал в Германию. Ну, как известно, на «Индюках» Янки не было, и вообще атмосфера фестиваля была какая-то очень смутная, какое-то время кончалось, и я по себе замечал, что какая-то непонятность, что-то темное клубится, и надо что-то с этим делать. И этот отъезд для меня был какой-то попыткой из этого выбраться.

А 17-го мая моя жена Тереза позвонила в Питер своему приятелю Эдику, менеджеру группы ЮГО-ЗАПАД, и тот сказал: «Мне вот тут сказали, какая-то эта… Янка умерла». Я тут же позвонил Нюрычу, она говорит – да, мол, вчера похоронили…

21.02, 1.03.1999, Москва.

 

*Наталья «Комета» Комарова – известная московская рок-деятельница, организовывала фестивали серии «СыРок» и ряд других мероприятий.

**Андрей Соловьев

***Колесов

****Журнал «РИО» (Ленинград)

*****Ренат «Ронни» Вахидов – новосибирский барабанщик, известный, в частности, по работе с группами БОМЖ, ЗАКРЫТОЕ ПРЕДПРИЯТИЕ, КОМИТЕТ ПО СПАСЕНИЮ ЗАБЛУДШИХ АЛЬПИНИСТОВ, КАЛИНОВ МОСТ.

 

ВЕРНУТЬСЯ НАЗАД